Чуть только бражка подоспела, я Стёпку-то и приглашаю:
— Давай-ка пробу сыми да Рому пригласи.
Зять удивлятся, с чего это тёща раздобрилась — выпивку навяливат:
— Ничё не пойму! Сама что ли ставила? В честь какого праздника? Однако, Романа позвал. Тот моментом прибежал да ещё со своей кружкой. Сел, нетерпеливо запоглядывал на бутыль. Жадно слюну сглотнул… Не выдержал, пока я на стол собирала:
— Ну, дай уже опохмелиться что ли, чего жилы тянешь… — подставил кружку — плесни малость, — залпом выпил, закашлялся. Я сробела… Сила небесная, как быстро снадобье-то подействовало!.. Не отравить бы… Смотрю — нет, ничё.
Зять тоже не терпит, трясётся. Маханул стакан, погладил себя по брюху: «Уф…отпустило…» А я Стёпкиных любимых пельмешков с требушиной настряпала да и в фарш тоже энтой чемерицы-то подсыпала маленько. Для пущей крепости.
— Ешьте, закусывайте. — Пельмени подкладываю да бражку подливаю.
— А сама-то чё не пробуешь? — спрашиват Ромка. — Выпей хоть за компанию.
— Да не тянет чего-то…
— Не надо, тёща, не пей, нам больше достанется! — изгалятся Стёпка, поддевая вилкой пельмень.
Мужики разомлели. Я на них посматриваю — как чемерица влияет. А им — хоть бы хны! Им весело! Ромка шатко прошёл к окну, оттуда — вприсядку да вприсядку, хлопат себя по шее то одной рукой, то другой. Пляшет да припеват
— И… эх, Тына-Тына — Тына я-а-а!..
Стёпка обмяк, расплылся на стуле, громко шлёпат в ладоши да по столу чечётку отбиват, пьяно горланит, помогат дружку:
— О-ох… ах… да! Тына — ро-о-одина моя!
Запели-заплясали наперебой. Скоро их совсем растащило. Брага уж назад прёт, но ведь не встали, стервецы, пока всю не выпили! Тут Зинаида пришла с работы, а у нас — веселье, пир горой! Степан жену увидал:
— Нет, Зинаида, что ни говори, а тёща у меня золотая! Золло-ота-ая-а.. Смотри, какой она праздник зятю устроила!.. Не то, что ты-ы… Э-эх… Зинка-а-а… — заплакал, саданул в сердцах стаканом об стол, стакан-от — вдребезги. Руку всю в кровь изрезал, ох, Господи! Вот те и "Тына я"
* **
— Ну и как, помогло снадобье, перестал зять пить? –спросила я бабусю.
— Куды там… Говорят: "Горбатого могила исправит". Долго ещё пил, пока с белой горячкой в сумашедший дом не угодил. Черти ему всё блазнили. Полгода пролежал. Вышел и — опять за пьянку. Не знай, как только Зинка его терпела-не выгнала? Всё жалела.
А потом… вдруг — Стёпка одним разом пить-то и бросил! Веришь-нет?
— Ой ли?! — не поверила я.
— Ей богу!! В один день! Сам бросил, как отрезал! И не только пить, а и курить не стал. Во как! Оно-то, может, и до сих пор бы пил… да тут с Ромкой, дружком-то его–собутыльшиком, случай приключился. — Повесился Ромка по пьяни, царство небесное, не к ночи будь помянутый… о-ох…
Пришёл Стёпка с похорон чернее чёрного, выпил стопку за упокой души Романовой… шлепанул пятернёй по столу: «Точка!» При всех поминальшиках так и сказал — «точка»! Мол, на могиле Ромкиной поклялся — капли в рот не возьму отныне. Дескать, не могу больше так жить-пропадать.
Да… сильно Ромкина смерть его тряхонула!
Ой… А тут сидим как-то втроём, уже после похорон, Степан глядел-глядел в одну точку да и взялся нам с Зинкой душу открывать:
— Для чего жил? Не пойму. Ведь всё есть — жена, дети. Ты вот, тёща, тоже есть… Все чё-то делают-шевелятся. А я… хм…у меня… каждый день одна печаль-забота — чем бы похмелиться да как больше чинариков захарканных насбирать! Тьфу! — он обхватил голову и давай на себя сердиться. — Я, мордоворот бестыжий, копейки у нищих стариков клянчил. Стаканы-кружки со слюнявой бурдой по пивнушкам сшибал-облизывал. Господи! — замотал он головой. — Ну не для этого же меня мама родила! — Степан закашлялся, слёзы из глаз так и брызнули. — Дожился, что детям родным противен стал, стыдятся меня-я! — зеват, как пьяный, веришь. Про тебя, Зинка, уж не говорю. А ведь руки есть, и трясучны руки вытягиват да нам показыват. — Вот они, руки-то мои! Всё могут, всё умеют! И работать, и деньги зарабатывать! — взахлёб орёт. — Простите вы меня, Христа ради!
И как замолотил кулаками по столу, как заревел в голос! Закатался головой, забился по столешнице! Ой!.. Ну и мы с Зинкой тоже — в сопли-слёзы. Я зятя по вихрам наглаживаю-успокаиваю: «И, правда, сколь жить так можно. Ничё, дескать, всё наладится. Главно, Стёпа, что ты сам это захотел!» И Зинка ему своё наговариват. Кой-как успокоили мужика. Да… Хорошо ребятёшки в школе были, а то бы и они с нами зауросили. Вот так оно… А ты говоришь…
Конешно, Стёпку, как и Ромку, така же участь ждала, кабы сам за себя не взялся.
После энтого-то… говорю же, крепко призадумался парень. Ну и слышь… в церкву стал ходить. Ей богу! В нашу, Белую. Да…
А с Зинаидой-то моей они зажили луче прежнего.
Так что, видать, не всегда молва до конца права быват про горбатого да могилу.
А тот праздник, что я им с Ромкой устроила, Стёпка всё время вспоминат. — Годы пропитые жалеет.
Ну а про "лекарство" моё так никто и не знат до сих пор. Вот, рази, окромя тебя только… А ты промолчишь, да и я никому не скажу…
* * *
Бабуся хитро посмотрела на меня, спрятала улыбку.
